В заключении к своей глубокой статье о вероятности ядерной войны Визнер и Йорк делают вывод: «Обе стороны, участвующие в гонке вооружений... сталкиваются с дилеммой: постоянный рост военного потенциала сопровождается постоянным ослаблением национальной безопасности. Наша продуманная профессиональная точка зрения состоит в том, что эта проблема не имеет технического решения. Если великие державы и дальше будут искать выход исключительно в сфере науки и техники, ситуация только ухудшится».
Хочу привлечь ваше внимание не к теме статьи (национальная безопасность в ядерную эпоху), а к самой постановке вопроса: бывают проблемы, не имеющие технического решения. А ведь почти для всех дискуссий, проходящих на страницах научных и научно-популярных журналов, характерно одно молчаливое допущение — любую из обсуждаемых проблем можно решить техническими средствами. Под техническим решением я подразумеваю решение, требующее изменений лишь в методике естественных наук, но не в сфере человеческих ценностей или понимании нравственности.
В наши дни — хотя так было не всегда — неизменно приветствуются именно технические решения. Из-за прошлого опыта неоправдавшихся прогнозов требуется мужество, чтобы предположить, что какая-то проблема не имеет технического решения. Визнеру и Йорку мужества хватило: в статье, предназначенной для публикации в научном журнале, они настаивали: решить проблему естественнонаучными методами нельзя. Правда, они осмотрительно снабдили свой вывод оговоркой, что в этом состоит их «продуманная профессиональная точка зрения».
Вопрос о том, была эта точка зрения правильной, или ошибочной, для нашей статьи значения не имеет. Нас волнует значение самой концепции существования категории проблем, которые можно назвать «проблемами без технического решения», а в более конкретном плане — выявление и анализ одной из них.
Доказать, что эта категория проблем — понятие отнюдь не отвлеченное, нетрудно. Вспомним игру в крестики-нолики. А теперь зададим себе вопрос: как я могу победить в игре в крестики-нолики? Очевидно, никак, если я (в соответствии с принципами теории игр) исхожу из того, что мой оппонент в совершенстве владеет техникой этой игры. Иными словами, «технического решения» у этой проблемы нет. Я могу выиграть, только трактуя слово «победа» в самом радикальном смысле. Например, я могу победить, оглушив противника ударом по голове, или накачав его наркотиками, или сфальсифицировав счет. Каждый из способов, позволяющих мне одержать «победу», в той или иной степени означает отказ от игры в том смысле, как мы ее интуитивно воспринимаем.
(Конечно, я могу и в открытую отказаться от игры — просто в ней не участвуя. Именно так и поступает большинство взрослых людей.)
Таким образом, категория «проблем без технического решения» — не абстрактное понятие. Согласно моей гипотезе, в нее входит и «проблема роста населения» в ее традиционном понимании. Впрочем, вопрос о «традиционном понимании» требует пояснения. Не будет преувеличением утверждать, что большинство людей, бьющихся над этой проблемой, пытаются найти путь избежать пагубных последствий перенаселенности, не отказываясь ни от одной из «привилегий», которыми мы сегодня пользуемся. Они полагают, что превращение морей в «сельскохозяйственные угодья» или разработка новых сортов пшеницы позволит решить проблему — техническими методами. В данной статье я попытаюсь показать, что решение, которого они ищут, невозможно. Проблему населения нельзя решить техническим путем — как нельзя таким путем победить в игре в крестики-нолики.
Что нам следует максимально увеличивать?
Население, как отмечал Мальтус, имеет естественную тенденцию к росту в геометрической прогрессии, или, как мы сказали бы сейчас, по экспоненте. В мире, где ресурсы небесконечны, это означает, что доля его благ, приходящихся на душу населения, должна постоянно уменьшаться. Но действительно ли ресурсы нашего мира конечны?
Можно привести немало аргументов в пользу того, что они бесконечны, или, по крайней мере, в пользу того, что мы не можем с определенностью утверждать обратное. Однако в плане практических проблем, с которыми мы столкнемся при жизни нескольких ближайших поколений, и с учетом прогнозируемого развития технологий, становится очевидным: если мы не признаем (с расчетом на ближайшее будущее), что ресурсы мира, доступного населению нашей планеты, конечны, людей ждут неисчислимые бедствия. «Космос» не дает практического выхода из положения.
Мир с конечными ресурсами способен обеспечивать лишь конечное число людей; таким образом, рано или поздно, рост населения должен стать нулевым. (Вариант с постоянными масштабными колебаниями в ту или иную сторону от нуля представляется тривиальным, а потому и обсуждать его незачем.) В каком же положении окажется человечество, когда это условие будет реализовано? И, конкретнее, достижима ли сформулированная Бентамом цель — обеспечение «максимальных благ для максимального количества людей»?
Ответ должен быть отрицательным — по двум причинам, каждая из которых даже по отдельности снимает все сомнения. Первая носит теоретический характер: максимизация двух (или более) переменных одновременно невозможна с математической точки зрения. Этот тезис был четко сформулирован фон Нойманом и Моргенштерном, но в косвенной форме тот же принцип вытекает из теории дифференциальных уравнений в частных производных, существующей, самое позднее, со времен Д’Аламбера (1717–1783).
Вторая причина напрямую связана с биологией. Чтобы существовать, любому организму необходим источник энергии (например, пища). Эта энергия используется в двух целях: для простого поддержания жизнедеятельности и работы. Чтобы поддерживать жизнедеятельность, человеку необходимо 1600 калорий в сутки («калорий поддержания»). Все, что он делает сверх простого поддержания жизни, можно квалифицировать как работу, и это обеспечивается «рабочими калориями». Рабочие калории используются не только в процессе того, что мы в бытовой лексике называем трудом; они необходимы также для наслаждений в любых формах — от купания и автомобильных гонок, до исполнения музыки и сочинения стихов. Если наша цель состоит в максимальном увеличении численности населения, то метод очевиден: необходимо сделать так, чтобы количество рабочих калорий, потребляемых человеком, как можно больше приближалось к нулю.
Одним словом, никакой изысканной пищи, никаких развлечений, спорта, музыки, литературы, искусства... Думаю, любой согласится — без возражений и требования доказательств — что максимальное увеличение численности населения не ведет к максимальному увеличению потребляемых благ. Цель Бентама, таким образом, недостижима.
Такой вывод я сделал, исходя из обычного предположения, что проблема связана с источниками энергии. С появлением атомной энергии некоторые начали ставить эту версию под сомнение. Однако даже при наличии неисчерпаемого источника энергии рост населения неизбежно создает проблемы. Просто на смену проблеме с получением энергии приходит проблема с ее затратами, как остроумно продемонстрировал Дж. Х. Фремлин. В рамках этого анализа арифметические знаки меняются на противоположные, но цель Бентама остается недостижимой.
Таким образом, оптимальная численность населения должна быть ниже максимальной. Определить указанную оптимальную величину крайне трудно; насколько мне известно, этой проблемой пока никто серьезно не занимался. Чтобы найти ее приемлемое и устойчивое решение, понадобится несколько десятилетий усердной работы аналитиков — и немалый дар убеждения.
Кроме того, мы хотим получать максимум благ на душу населения, но что такое блага? Для одного это девственные дикие горы, для другого — лыжный курорт на тысячи отдыхающих. Для одного — водоемы, где прикармливают уток для будущей охоты, для другого — земельный участок под фабричные корпуса. Обычно мы считаем, что сравнивать блага невозможно, поскольку они несоизмеримы. А то, что несоизмеримо, сравнивать нельзя.
Теоретически это, возможно, и так; в реальной жизни, однако, несоизмеримые вещи соизмеряются. Необходимы лишь критерии оценки и система «мер и весов». В природе таким критерием оценки является выживание. Каким должен быть представитель того или иного вида — маленьким, чтобы было легко спрятаться, или большим и сильным?
Соизмерение несоизмеримого происходит в процессе естественного отбора. Компромисс достигается в результате того, что природа взвешивает сравнительную ценность каждой переменной.
Человеку не остается ничего другого, кроме как имитировать этот процесс. И несомненно, он уже это делает, пусть и неосознанно. Споры начинаются, когда принятые втайне решения становятся явными. Задача на будущее заключается в выработке приемлемой теории «мер и весов». Из-за синергетических эффектов, нелинейной вариации и трудностей с прогнозированием будущего это представляет собой сложную научную проблему, но (в принципе) она решаема.
Сумели ли к настоящему времени представители какой-либо культуры решить эту проблему на практике — хотя бы на интуитивном уровне? Отрицательный ответ на этот вопрос заставляет дать один простой факт: сегодня в мире не существует ни одной благополучной группы населения, рост численности которой равняется, и уже какое-то время был равен, нулю. Любой народ, интуитивно установивший оптимальную величину собственной численности, вскоре ее достигнет, после чего темпы его роста снижаются до нуля, и остаются на этом уровне.
Конечно, положительные темпы роста численности населения можно счесть признаком того, что она еще не достигла оптимальной величины. Однако по любым разумным стандартам сегодня в мире быстрее всего растет (как правило) население самых бедных стран. Подобная связь, хотя ее нельзя считать неизбежной, подвергает сомнению оптимистическую гипотезу, будто положительные темпы роста населения свидетельствуют, что ее оптимальный уровень еще не достигнут.
Мы вряд ли сможем добиться многого в поисках оптимальной величины численности населения, пока полностью не «изгоним» призрак Адама Смита из сферы практической демографии. С выходом его книги «Богатство народов» (1776) в экономическую науку было введено понятие «невидимой руки» — идея о том, что индивида, «стремящегося лишь к собственной выгоде», «направляет в сторону общественного интереса... невидимая рука». Адам Смит не утверждал, что это происходит во всех случаях; то же самое, вероятное, можно сказать и о его последователях.
Однако он способствовал возникновению в научной мысли тенденции, которая стала с тех пор господствующей и которая препятствует активным действиям, основанным на логическом анализе — речь идет об идее, будто решения, принимаемые на индивидуальном уровне, являются наилучшими и с точки зрения общества в целом. Если это допущение справедливо, оно обосновывает наш подход по принципу laissez-faire в сфере воспроизводства. В этом случае мы можем предположить, что люди будут контролировать рождаемость таким образом, чтобы обеспечить оптимальную численность населения. Если же указанное допущение неверно, нам придется пересмотреть вопрос о наших индивидуальных свободах, чтобы выяснить, какие из них можно считать обоснованными.
Трагедия свободы на примере ресурсов общего пользования
Опровержением концепции «невидимой руки» в сфере контроля над численностью населения может служить сценарий, впервые изложенный в малоизвестном памфлете, опубликованном в 1833 году математиком-любителем по имени Уильям Фостер Ллойд (1794–1852). Мы вполне можем назвать этот вариант «трагедией ресурсов общего пользования», используя слово «трагедия» в том смысле, который придавал ему философ Уайтхед: «В театре суть трагедии — не несчастье. Она связана с суровостью беспощадного хода вещей». Далее он отмечает: «Неотвратимость судьбы в человеческой жизни можно проиллюстрировать только историями, связанными с несчастьем. В драме только такие истории придают очевидность бесплодности поисков спасения от нее».
Трагедия ресурсов общего пользования разворачивается по следующему сюжету. Представьте себе пастбище, которым могут пользоваться все. Ожидается, что каждый владелец стада постарается загнать на общую землю как можно больше скота. Веками подобная система работала, в общем, удовлетворительно, поскольку из-за межплеменных войн, браконьерства и болезней количество людей и животных было явно недостаточным, чтобы истощить продуктивные возможности земли. Однако рано или поздно приходит час расплаты, т.е. момент, когда желанная цель — социальная стабильность — становится реальностью. На этом этапе объективная логика эксплуатации ресурсов общего пользования беспощадно порождает трагедию.
Будучи человеком практичным, каждый владелец стада стремится максимально увеличить собственную выгоду. Прямо или косвенно, осознанно или нет, он задается вопросом: «Какая мне будет польза от того, если мое стадо увеличится еще на одну корову?» Эта полезность состоит из одного негативного и одного позитивного компонента.
Позитивный компонент — это прибыль, получаемая от одного дополнительного животного. Поскольку весь доход от его продажи идет скотоводу, позитивный компонент полезности почти достигает +1.
Негативный компонент связан с дополнительной нагрузкой на землю от выпаса еще одного животного. Однако, поскольку последствия истощения земли в равной мере затрагивают всех скотоводов, негативный компонент для каждого владельца стада, принимающего соответствующее решение, составляет лишь небольшую долю от –1.
Сопоставив компоненты полезности, рационально мыслящий скотовод приходит к выводу: единственный разумный способ действия для него — это увеличить стадо еще на одно животное. Потом еще на одно, и еще... Но к точно такому же выводу приходят все рационально мыслящие скотоводы, пользующиеся общим пастбищем. Отсюда и возникает трагедия. Все они вовлечены в систему, побуждающую их к неограниченному увеличению численности своего стада — и это в условиях ограниченности ресурсов. В обществе, где свободная эксплуатация ресурсов общего пользования считается аксиомой, все его члены, действуя в собственных интересах, каждым шагом приближают разруху. Свободное пользование общими ресурсами оборачивается всеобщим разорением.
Кто-то может возразить, что это банальная истина. Если бы так! В каком-то смысле она известна нам уже не одну тысячу лет, но естественный отбор порождает психологию, отрицающую очевидное. В личном плане индивид только выигрывает, если обладает способностью отрицать очевидное, хотя общество в целом, членом которого он является, от этого страдает. Противовесом естественной склонности к неправильным поступкам может служить просвещение, но постоянная смена поколений требует, чтобы база этого знания постоянно обновлялась.
Один случай, произошедший несколько лет назад в Леоминстере (штат Массачусетс), наглядно демонстрирует всю непрочность знания. В ходе рождественского «шоппингового сезона» уличные счетчики за парковку в центре города были накрыты пластиковыми пакетами с бирками: «Снять только после Рождества. Подарок от мэра и городского совета — бесплатная парковка». Другими словами, столкнувшись с перспективой увеличения спроса на и без того дефицитные места для парковки, отцы города восстановили систему общего бесплатного пользования. (С некоторой долей цинизма позволим себе предположить, что подобным возвратом в прошлое они скорее приобрели, чем потеряли симпатии избирателей.)
В приблизительном плане мы уже давно осознаем логику общего пользования — возможно с тех пор, как было изобретено земледелие и частное владение недвижимостью. Однако она осознается в основном лишь в конкретных случаях, не получающих нужного обобщения. Даже сегодня скотоводы, арендующие государственные земли на западе США, демонстрируют, мягко говоря, смутное понимание этой логики, постоянно требуя от федеральных властей увеличить разрешенное поголовье их стад — даже если это приведет к истощению и эрозии пастбищных угодий. Аналогичным образом от сохраняющейся логики общего пользования страдает мировой океан. Морские державы по-прежнему автоматически откликаются на заклинание о «свободе морей». Утверждая, что «океанские ресурсы неистощимы», они ставят все новые виды рыб и китов на грань исчезновения.
Еще один пример трагедии ресурсов общего пользования представляет собой ситуация с национальными парками. В настоящее время они открыты для всех, без каких-либо ограничений. Площадь таких парков ограничена — к примеру на всю долину Йосемит он только один — а население растет безгранично. Это подрывает те «ценности», к которым стремятся люди, посещающие национальные парки. Очевидно, вскоре мы должны будем прекратить относиться к ним, как к местам общего пользования — иначе они просто никому не будут нужны.
Что же нам делать? Здесь есть несколько вариантов. Можно продать парки в частные руки. Или можно оставить их в государственной собственности, но предоставлять право пользоваться парками по некоей особой процедуре. Критерием здесь может стать богатство — и тогда эти права будут выставляться на аукцион. Можно предоставлять людям право пользоваться парками исходя из их личных заслуг, определяемых по неким согласованным стандартам. Можно разыгрывать их в лотерею.
Наконец, можно ввести систему по принципу «кто первый пришел, того первым и обслуживают», создавая огромные очереди. Таковы, на мой взгляд, все имеющиеся разумные варианты. Ни один из них нельзя считать безупречным. Но нам придется выбрать один из них — или беспомощно наблюдать, как гибнут ресурсы общего пользования, которые мы называем национальными парками.
Загрязнение окружающей среды
Трагедия ресурсов общего пользования — пусть и «от противного» — проявляется также в загрязнении окружающей среды. В данном случае речь идет не о том, что мы забираем эти ресурсы, а о том, что мы привносим что-то в зоны общего пользования — спускаем в воду канализационные, химические и радиоактивные отходы, загрязняем атмосферу ядовитыми и опасными выбросами, портим виды отвлекающими внимание и неприятными рекламными щитами. Здесь расчет полезности мало отличается от того, что мы приводили выше.
Рационально мыслящий человек приходит к выводу, что связанный с ним ущерб от загрязнения общих ресурсов меньше, чем расходы на утилизацию отходов. Поскольку такой же вывод делают все, то до тех пор, пока мы ведем себя лишь как независимые, рационально мыслящие, свободные предприниматели, сама система побуждает нас «гадить в собственном гнезде».
В том, что касается «продовольственной корзины», трагедии ресурсов общего пользования позволяет избежать частная собственность, или некое ее формальное подобие. Однако воду и воздух «огородить» нельзя, поэтому трагедию, связанную с превращением ресурсов общего пользования в «сточную канаву», необходимо предотвращать другими средствами — принудительными законодательными мерами или налоговыми инструментами, которые сделали бы утилизацию отходов более дешевой, чем загрязнение окружающей среды. Пока в решении этой проблемы мы добились куда меньших успехов, чем в решении первой. Более того, наша концепция частной собственности, препятствующая истощению продуктивных ресурсов земли, на деле способствует загрязнению. Хозяин фабрики на берегу реки — чьи владения распространяются на водное пространство до ее середины — зачастую просто не понимает, почему загрязнение потока, текущего мимо его предприятия, нельзя считать его естественным правом. Закон, всегда отстающий от времени, нуждается в существенной корректировке с учетом этого вновь проявившегося аспекта проблемы общего пользования.
Проблема загрязнения окружающей среды является непосредственным следствием роста населения. В свое время вопрос о том, как избавляются от отходов жители малонаселенного Дикого Запада, особого значения не имел. «Проточная вода очищается каждые 10 миль», — говаривал мой дед, и во времена его детства этот миф не слишком отличался от реальности, поскольку самих людей было меньше. Но с повышением плотности населения нагрузка на естественные химические и биологические процессы утилизации отходов чрезмерно возросла, а потому определение прав собственности нуждается в пересмотре.
Как обеспечить умеренность законодательными средствами?
Анализ проблемы загрязнения окружающей среды как результата роста плотности населения привлекает внимание к одному моральному принципу, не получившему широкого признания, а именно: нравственность того или иного действия связана с состоянием системы в тот момент, когда оно происходит. Использование общих ресурсов в качестве «сточной канавы» не наносит ущерба обществу в условиях Дикого Запада, поскольку это «общество» разбросано по огромной территории, но в условиях мегаполиса аналогичное поведение неприемлемо. Полтора столетия назад житель прерий мог убить бизона, вырезать его язык себе на обед, а остальную тушу просто бросить. Тогда это не считалось расточительным использованием ресурсов. Сегодня же, когда бизонов осталось всего несколько тысяч, такой поступок ужаснул бы нас до глубины души.
Кстати, стоит отметить, что нравственность того или иного действия нельзя определить по фотографии. Мы не можем знать, приносит ли вред другим человек, убивающий слона или поджигающий траву в степи, если нам не известно в рамках какой общей системы он совершает это действия. «Лучше одна картина, чем тысяча слов», — сказал в древности китайский мудрец, но в данном случае может понадобиться 10 000 слов, чтобы объяснить увиденное. У экологов — как и у любых реформаторов — возникает искушение попытаться убедить других с помощью «моментального снимка». Но суть аргумента не «сфотографируешь»: ее необходимо изложить логически — словами.
Администраторы, пытающиеся оценить нравственность того или иного действия в рамках общей системы, особенно склонны к коррупции, в результате чего мы получаем власть людей, а не законов.
Тотальный «сухой закон» легко ввести юридически (хотя обеспечить его соблюдение куда труднее), но как законодательным путем предписать людям умеренность? Опыт указывает, что лучше всего этого можно достичь посредством административного права. Мы без нужды ограничим наши возможности, если сочтем, что вопрос «Quis custodiet?» не позволяет нам использовать административное право. Следует скорее постоянно учитывать этот афоризм как напоминание об опасностях, которых мы не можем избежать. Главная задача, стоящая перед нами сегодня — придумать корректирующий механизм обратной связи, необходимый, чтобы «надзиратели» оставались честными. Нужно найти методы, придающие легитимность авторитету как самих «надзирателей», так и корректирующих механизмов обратной связи.
Свободное воспроизводство неприемлемо
На проблемы, связанные с численностью населения, трагедия ресурсов общего пользования влияет иным путем. В мире, живущем исключительно по принципу «каждый за себя» — если такой мир вообще можно себе представить — вопрос о том, сколько детей рождается в семье, общество не волнует. Те, кто плодятся слишком активно, оставляют в результате не более, а менее многочисленное потомство, поскольку они не в состоянии обеспечить должную заботу о своих отпрысках. Как установили Дэвид Лэк и другие ученые, подобная негативная «обратная связь» служит механизмом контроля численности популяции у птиц. Люди, однако, не птицы, и уже много тысячелетий следуют иным поведенческим стандартам.
Если бы каждая человеческая семья зависела только от собственных ресурсов; если бы дети, чьи родители неспособны их прокормить, попросту умирали от голода; если бы, таким образом, чрезмерная плодовитость влекла за собой естественную «кару» — тогда общество не было бы заинтересовано в контроле над воспроизводством на индивидуальном уровне. Однако наше общество глубоко привержено идее «государства всеобщего благосостояния», а значит — сталкивается с еще одним аспектом трагедии ресурсов общего пользования.
Как в условиях «государства всеобщего благосостояния» нам быть с семьями, религиозными общинами, расами, классами, да и любыми отдельными и сплоченными социальными группами, превращающими чрезмерно высокую рождаемость в средство для увеличения собственной численности? Соединить концепцию свободного воспроизводства с идеей о том, что каждый родившийся ребенок должен иметь равное право доступа к ресурсам общего пользования — значит направить человечество по пути, ведущем к трагедии. К сожалению именно так действует Организация объединенных наций. В конце 1967 года примерно 30 государств договорились о следующем: «Во Всеобщей декларации прав человека семья называется естественной и основополагающей ячейкой общества. Из этого следует, что любой выбор или решение, связанные с размером семьи, должна принимать только сама семья, и никто иной».
Категорически отрицать это право — дело нелегкое; при этом испытываешь то же неприятное чувство, что и житель Салема в XVII веке, отрицавший существование ведьм. Сегодня в либеральных кругах действует нечто вроде табу на критику в адрес ООН. Считается, что Организация — «наша последняя и лучшая надежда», что мы не должны выискивать у нее изъяны, играя на руку архиконсерваторам. Однако не стоит забывать слова Роберта Льюиса Стивенсона: «Правда, о которой умалчивают друзья, сразу же становится оружием в руках врагов». Если мы ценим истину, нам следует в открытую заявить о нереальности Всеобщей декларации прав человека, пусть она и принята Организацией объединенных наций. Мы также должны объединить усилия с Кингсли Дэвисом, чтобы организация «Планирование семьи в мире» (Planned Parenthood — World Population) осознала ошибочность своей поддержки этого же идеала, ведущего к трагедии.
Апелляции к сознанию не помогут
Было бы ошибкой считать, что мы можем в долгосрочной перспективе контролировать рождаемость, обращаясь к сознанию людей. Это отметил Чарльз Галтон Дарвин, выступая на столетнем юбилее публикации великой книги своего деда. Его аргументы просты и следуют в русле теории Дарвина.
Все люди отличаются друг от друга. Некоторые, несомненно, откликнутся на призыв ограничить рождаемость с большей готовностью, чем другие. В результате дети тех, кто не пожелал ограничить свое воспроизводство, составят большую долю в следующем поколении, чем потомки более сознательных родителей. И с каждым поколением это соотношение будет только увеличиваться.
Процитируем Ч. Г. Дарвина: «Может случиться, что подобное развитие инстинкта размножения займет [время жизни] сотни поколений, но если это произойдет, возмездия природы не избежать: Homo contracipiens исчезнет с лица Земли, и его место займет Homo progenitivus».
Данный аргумент основывается на том, что сознание, или желание иметь детей (неважно, как это назвать), носит наследственный характер — однако оно наследуется лишь в самом общем, формальном смысле.
Результат будет одинаков, независимо от того, передается ли оно через клетки эмбрионов, или экзосоматически, если пользоваться термином А. Дж. Лотки. (Если же вы отрицаете и ту, и другую возможность, то тогда вообще какой смысл все это обсуждать?) Мы изложили эти аргументы применительно к проблеме роста населения, но с таким же успехом их можно применить к любому случаю, когда общество апеллирует к сознанию человека, эксплуатирующего ресурсы общего пользования, призывая его к сдержанности ради общего блага. Такой призыв запускает механизм отбора, изживающего сознательность у человеческой расы.
Патогенные эффекты сознания
Долгосрочных негативных последствий апелляции к сознанию вполне достаточно, чтобы отказаться от такого подхода; однако у него есть и серьезные краткосрочные недостатки. Если мы просим человека, эксплуатирующего ресурсы общего пользования, воздержаться от этого «во имя сознательности», что именно мы ему говорим? И что он слышит — не только в тот момент, когда к нему обращаются, но в сумраке ночи, когда он, полусонный, вспоминает не только сами наши слова, но и невысказанные коммуникационные сигналы, которые мы, сами того не ведая, ему передали? Рано или поздно, осознанно или подсознательно, он поймет, что получил сразу два сигнала, причем взаимно противоречивых: (1) (сигнал, который мы хотели передать) «Если вы не сделаете то, о чем мы вас просим, мы в открытую осудим вас за то, что вы не поступаете, как ответственный гражданин»; и (2) (сигнал, который мы подаем помимо воли) «Если вы сделаете то, о чем мы вас просим, мы втайне будем считать вас простаком, которого можно, пристыдив, заставить стоять в стороне, пока все остальные пользуются общими ресурсами».
В результате каждый человек вынужден, как выразился Бейтсон, «разрываться между противоречивыми требованиями». Бейтсон с соавторами достаточно убедительно показали, что подобное состояние является одним из важных причинных факторов при возникновении шизофрении. Возможно, противоречивые требования не всегда приводят к столь вредным последствиям, но они непременно подвергают опасности душевное здоровье каждого, к кому предъявляются. «Нечистая совесть, — говорил Ницше, — это своего рода болезнь».
Искушение пробудить в других сознательность возникает у каждого, кто хочет распространить свой контроль за пределы правовых рамок. Этому искушению поддаются и лидеры на самом высоком уровне. Ответьте: хоть один президент за последние двадцать пять лет удержался от того, чтобы призвать профсоюзы добровольно умерить свои требования о повышении зарплаты, или металлургические компании — соблюдать в добровольном порядке те или иные ценовые ограничения? Я лично такого не припомню. Риторика, используемая в таких случаях, должна вызвать чувство вины у несогласных.
Столетиями считалось, совершенно бездоказательно, что чувство вины — это ценный, возможно даже незаменимый элемент жизни в цивилизованном обществе. Сегодня, в постфрейдистскую эпоху, этот тезис вызывает сомнения.
Именно такую современную точку зрения выражает Пол Гудмен: «Из того, что человек чувствует себя виноватым, никогда не выходит ничего хорошего — это не добавляет ни ума, ни сострадания, не помогает в политике. Тот, кто чувствует себя виноватым, сосредоточивает внимание не на нужном предмете, а на самом себе, при этом даже не на собственных интересах, которые могут носить осмысленный характер, а на собственной тревоге».
Чтобы осознать последствия тревоги, не нужно быть психиатром-профессионалом. Мы, жители западного мира, лишь сегодня преодолеваем ужасные двухсотлетние «Темные века Эроса», которые отчасти строились на запретительном законодательстве, но отчасти — и пожалуй эффективнее — на воспитательных механизмах, пробуждавших у человека тревогу. Алекс Комфорт убедительно рассказывает эту историю в своей книге «Творцы тревоги», и выглядит она весьма неприятно.
Поскольку что-либо доказать здесь трудно, предположим даже, что с каких-то точек зрения эта тревога может приводить к желательным результатам. Но это не снимает общего вопроса: следует ли нам в принципе в политических целях поощрять использование любых методов, приводящих (даже ненамеренно) к патогенным психологическим последствиям? Сегодня часто приходится слышать об «ответственном деторождении»: это словосочетание даже вошло в названия некоторых организаций, выступающих за контроль над рождаемостью. Кое-кто предлагает проводить масштабные пропагандистские кампании по воспитанию ответственности у родителей в стране (а то и во всем мире). Но что в данном контексте означает слово «ответственность»? Может быть это просто синоним слова «сознательность»? Кроме того, когда мы употребляем слово «ответственность» в отсутствие серьезных санкций, не пытаемся ли мы застращать свободного человека, пользующегося общими ресурсами, чтобы он действовал вопреки собственным интересам? «Ответственность» — вербальная подмена осмысленного принципа quid pro quo. Это попытка получить что-то, не отдавая ничего.
Если употребление слова «ответственность» вообще правомерно, то, на мой взгляд, лишь в том смысле, что вкладывает в него Чарльз Фрэнкел. «Ответственность, — отмечает этот философ, — это продукт конкретных общественных договоренностей». Отметим: он говорит о договоренностях, а не о пропаганде.
Взаимное принуждение по взаимному согласию
Общественные договоренности, порождающие ответственность, в каком-то смысле связаны с принуждением. Возьмем, скажем, ограбления банков. Человек, укравший из банка деньги, поступает так, как будто это учреждение — ресурс общего пользования. Как нам предотвратить подобные действия? Уж точно не одними словесными апелляциями к его чувству ответственности. Мы не опираемся на пропагандистские методы, а поступаем по примеру Фрэнкела: настаиваем, что банк — не ресурс общего пользования, и стараемся достигнуть конкретной социальной договоренности, чтобы не допустить его превращения в такой ресурс. И мы не отрицаем и не сожалеем, что при этом покушаемся на свободу потенциальных грабителей.
Нравственные аспекты, связанные с ограблением банков, понять очень легко, поскольку все мы согласны с полным запретом на такие действия. Мы готовы просто сказать: «Банки грабить нельзя», и никаких исключений здесь быть не может. Но умеренность тоже можно насаждать принудительными методами. И в этом смысле весьма эффективным способом представляется «удар по карману». Чтобы люди, выезжающие за покупками в центр города, не злоупотребляли использованием парковочных мест, мы вводим счетчики за парковку для коротких периодов и штрафы для длительных. Незачем запрещать гражданину парковать свой автомобиль на тот срок, на какой он пожелает: достаточно, чтобы с каждым часом это обходилось ему все дороже. Вместо запрета мы предлагаем ему на выбор ряд тщательно выверенных в нужную сторону вариантов. Специалист по рекламному бизнесу назвал бы это «убеждением»; я же предпочитаю откровенно говорить о принуждении.
Сегодня «принуждение» для большинства либералов превратилось чуть ли не в неприличное слово, но так, возможно, будет не всегда. Как это бывает и с ненормативной лексикой, «грязное» слово может очиститься, оказавшись на «свету»: т.е. когда его снова и снова начинают произносить, не испытывая неловкости или сожаления. У многих слово «принуждение» ассоциируется с произвольными решениями далеких и безответственных бюрократов, но оно означает не только это. Есть одна категория принуждения, которую я готов рекомендовать: принуждение взаимное, по взаимному согласию большинства людей, которых оно затрагивает.
Говоря, что мы взаимно соглашаемся с принуждением, я не имею в виду, что оно доставляет нам удовольствие, или даже, что мы делаем вид, будто оно нам нравится. Вы найдете такого, кто с удовольствием платит налоги? Все мы ворчим по этому поводу. Но мы соглашаемся с обязательным налогообложением, поскольку понимаем — если бы оно носило добровольный характер, от этого выиграли бы несознательные граждане. Мы вводим и (скрепя сердце) поддерживаем налогообложение и другие принудительные меры, чтобы избежать трагедии ресурсов общего пользования.
Чтобы считаться более предпочтительной, альтернатива неограниченному общему пользованию не обязательно должна быть справедливой. В отношении недвижимости и других материальных ценностей избранная нами альтернатива — это частная собственность с правовым наследованием. Можно ли считать эту систему абсолютно справедливой? Будучи биологом и специалистом по генетике, могу сказать, что это не так. На мой взгляд, если в процедуре наследования имущества индивидов и должны быть какие-то различия, то юридические права владения должны полностью совпадать с биологическими характеристиками наследника — т.е. наибольшая доля имущества должна доставаться тем, кто в генетическом плане лучше всего способен сохранить эту собственность и влияние. Однако генетическая рекомбинация постоянно превращается в издевательство над принципом «от отца к сыну», косвенно лежащим в основе наших законов о наследстве. Многомиллионное состояние может унаследовать и слабоумный, но сохранить его помогает институт доверительного управления. Необходимо признать, что наша правовая система частной собственности несправедлива, но мы создали ее потому, что ничего лучшего пока никто не придумал. Альтернатива — общее пользование — настолько ужасна, что представляется просто немыслимой. Лучше уж несправедливость, чем полная разруха.
Такова одна из особенностей борьбы между реформами и статус-кво, которая неосознанно определяется двойными стандартами. Предлагаемые реформаторские шаги часто терпят неудачу, если оппонентам удается найти в них какой-то изъян. Как указывает Кингсли Дэвис, сторонники статус-кво порой подразумевают, что любые реформы возможны только с единодушного согласия всех — что противоречит фактам истории. Насколько я могу судить, автоматическое неприятие реформ основывается на одном из двух неосознанных допущений: (1) статус-кво идеально; и (2) мы выбираем между реформой и бездействием, и если предлагаемая реформа несовершенна, предпочтительнее не делать ничего и ждать, пока не появится безупречное предложение.
Однако бездействия не существует в принципе. Даже если мы ничего не делаем сейчас, все, чем мы занимались тысячелетиями — это тоже действие. И оно также порождает изъяны. Как только мы осознаем, что статус-кво — это тоже действие, появляется возможность сравнить его поддающиеся определению преимущества и недостатки с прогнозируемыми преимуществами и недостатками предлагаемой реформы, делая поправку, насколько возможно, на разницу между прогнозом и реальным опытом. На основе такого сравнения мы можем принять рациональное решение, не связанное с нереальным предположением о том, что приемлемы лишь идеальные меры.
Осознание необходимости
Пожалуй проще всего приведенный анализ проблем, связанных с ростом населения, можно подытожить так: общедоступность ресурсов, если ее вообще можно считать оправданной, бывает таковой только в условиях низкой плотности населения. По мере роста его численности от общего пользования ресурсами приходится отказываться в одной сфере за другой.
Сначала мы отказались от общего пользования ресурсами в сфере обеспечения продуктами питания, огораживая сельскохозяйственные земли, ограничивая доступ к пастбищам, охотничьим и рыболовным угодьям. Процесс такого ограничения, впрочем, доведен до конца еще не везде.
Позднее мы поняли, что необходимо отказаться от понятия неограниченного пользования общими ресурсами и в сфере утилизации отходов. Так, в западных странах уже действуют ограничения на слив нечистот из жилого фонда; мы также пытаемся защитить ресурсы общего пользования от загрязнения автомобилями, предприятиями, пестицидами, удобрениями и объектами атомной энергетики.
Пока в зачаточном состоянии находится наше понимание изъянов общего пользования в том, что касается возможности людей наслаждаться жизнью. Так, почти не существует ограничений на распространение звуковых волн в общественных местах. В торговых центрах покупателей без их согласия подвергают воздействию бессмысленной музыки. Наше государство расходует миллиарды долларов на создание сверхзвуковых авиалайнеров, хотя на каждого человека, который в результате сможет пересечь страну из конца в конец на три часа быстрее, будет приходиться 50 000 других, которых побеспокоит производимый этими самолетами шум. Реклама «загрязняет» радио- и телеэфир, портит виды, открывающиеся перед путешественниками. Нам предстоит еще очень долгий путь к отмене принципа общедоступности в этой сфере.
Возможно, все дело в наследии пуританизма, и мы рассматриваем наслаждение жизнью как нечто греховное, а страдания (вызванное загрязнением среды обитания рекламой) как признак добродетели?
Каждое новое ограничение на общедоступность ресурсов связано с нарушением чьей-либо личной свободы. Подобные нарушения, произошедшие еще в далеком прошлом, воспринимаются спокойно, поскольку для нынешнего поколения они не связаны с какими-либо утратами. Однако мы энергично протестуем против подобных мер, предлагаемых сегодня, наполняя воздух криками о нарушении «прав» и «свободы». Но что такое «свобода»? Когда люди по взаимному согласию приняли законы против грабежей, человечество в целом стало свободнее, а не наоборот. Индивиды, действующие в рамках логики общего пользования, свободны лишь разрушать все вокруг; как только они осознают необходимость взаимного принуждения, они обретают свободу для осуществления других целей. Кажется, Гегель в свое время заметил: «Свобода — это осознанная необходимость».
Самый важный аспект необходимости, которую нам сегодня следует осознать — это необходимость отказаться от принципа ресурсов общего пользования в воспроизводстве. Никакое техническое решение не спасет нас от бед, связанных с перенаселенностью. Неограниченное деторождение чревато разрухой для нас всех. В настоящее время, чтобы не принимать трудных решений, у многих из нас возникает искушение заняться пропагандой «ответственного деторождения», апеллируя к сознанию. Ему не следует поддаваться, поскольку апелляция к сознанию самостоятельно действующих индивидов запускает механизм отбора, который в конечном итоге приведет к исчезновению всякой сознательности, а в краткосрочной перспективе — к усилению состояния тревоги.
Единственный способ, позволяющий нам сохранять и укреплять другие, более ценные свободы — это отказ, причем незамедлительный, от свободы в сфере воспроизводства. «Свобода — это осознанная необходимость»; и роль просвещения заключается в том, чтобы разъяснить всем необходимость отказа от неограниченного деторождения. Только так мы сможем положить конец этому аспекту трагедии ресурсов общего пользования.