Красилов, 1997. Метаэкология-15. Мораль (окончание). Глава 5. ЭГОСИСТЕМА. Тандем

 

 

Причину того, что воздействие человека на природу носит преимущественно разрушительный характер, сопоставимый с кризисами геологического прошлого, следует, вероятно, искать в инерции пионерной стратегии, установки на избыточный популяционный рост, по сей день поддерживаемой международной конкуренцией и военным противостоянием. Однако уже заметны признаки перехода к жизненной стратегии когерентно развивающегося вида, ростки биосферной этики, на основе которой станет возможно сохранение и бескризисное развитие биосферы.

Тесно связано с биосферной этикой развитие этики социальной. Все больше человеческих способностей (не только умение быстро бегать, или противостоять холоду, но и вычислительные способности, память и т. д.) переходят из адаптивных в адаптивно нейтральные, не дающие одним людям безусловного преимущества над другими в плане «вертикальных» отношений, но способствующих росту «горизонтального» разнообразия человеческих индивидов, находящих свою уникальную социокультурную нишу и тем самым избегающих конкуренции с другими индивидами (которая возникает лишь в случае перекрытия ниш).

Мы подошли к оценке эволюции с этических позиций. Этическая функция прогрессивно развивалась в ходе эволюции. Генетическое копирование появилось как средство сохранения первичных организмов (сохранение единственного экземпляра затруднительно). На этой стадии судьба индивида не имеет большого значения, он — всего лишь одна из множества копий. Смерть ассоциируется с гибелью матрицы, и все приспособления белкового «футляра» направлены на ее сохранение. Однако, чем лучше футляр, тем больше его самоценность. На какой-то стадии он оказывается ценнее матрицы, которая теперь уже нужна для его сохранения.

Половой процесс в зачаточной форме был скорее всего средством увеличения количества генетического материала перед делением клетки. У бактерий он заключается в передаче генов от одной клетки к другой (выступающая в роли донора считается мужской). Однако у высших организмов основное назначение полового процесса состоит в компенсации генетических дефектов. Сочетание разных вариантов гена дает более сбалансированное развитие, ослабляет эффект мутаций и позволяет избежать цензуры отбора. Родительские гены образуют новые комбинации, которые у потомства (или хотя бы части его) могут оказаться более удачными. В противоположность этому при бесполом размножении потомство не может быть ни в каком отношении лучше родителей (непонимание роли полового процесса, который обычно рассматривается как фактор ускорения отбора, связано с неверной концепцией эволюционного прогресса и представлением об отборе как положительном явлении; природа якобы «заинтересована» в как можно более жестком действии отбора, тогда как в действительности она «заинтересована» как раз в обратном — сохранении каждой жизни, и половой процесс способствует этому, сохраняя в гетерозиготных комбинациях ту часть генетического разнообразия, которой грозит выбраковка).

В результате полового процесса каждый раз возникает уникальное сочетание генов — основа индивидуальности. Можно передать свои гены потомству, но нельзя целиком повториться в нем. Старый метод сохранения — копирование — отходит в прошлое, поскольку матрица изменяется с каждым половым актом. Прогресс теперь требует приспособлений, сохраняющих не столько матрицу, сколько индивид.

Лестница природы возникла потому, что и одноклеточные водоросли, и люди способны к устойчивому существованию в пространстве и времени, но первые существуют за счет производства огромного числа почти идентичных копий, большая часть которых неизбежно гибнет до естественного завершения жизненного цикла, образуя «отходы производства», тогда как вторые стремятся сохранить каждое индивидуальное существование и не допустить «отходов» (если не считать рецидивов стратегии одноклеточных в регрессивные периоды войн и революций). Высокоэнтропийные состояния преодолеваются в ходе биологической эволюции с помощью внутренних механизмов регуляции численности и увеличения устойчивости систем за счет усложнения их структуры, выражающегося в разнообразии элементов.

Человеческие популяции на ранней стадии эволюции несомненно подвергались частым воздействиям катастрофического характера — истреблению эпидемиями, хищниками, конкурентами — которые вызывали резкие колебания численности. Над племенами постоянно нависала угроза вымирания, от которого было лишь одно надежное средство — плодиться и размножаться. «Бытие» дает яркие примеры этой пионерной психологии. Договор Авраама с богом включал главным условием порождение потомства, многочисленного, как звезды в небе. Эта психология сохранилась и по сей день, однако уже совершенно очевидны признаки перехода — в масштабах всего человечества — от популяционного роста к популяционному равновесию.

Аналогично тенденция безудержного экономического роста, который все еще ассоциируется с процветанием, неизбежно сопровождается истощением природных ресурсов, ведет к утрате устойчивости развития, колебаниям и, в конечном счете, необратимому спаду, как это случилось с древними цивилизациями Месопотамии и Средиземноморья. Лишь в самое последнее время наметилась переориентировка экономической политики с роста на равновесие как в долговременной перспективе более приемлемую цель. Эта прогрессивная тенденция может закрепиться лишь при условии демилитаризации экономики, психологии, жизни в целом, поскольку милитаризм — мощный фактор регрессивного развития, поддерживающий примитивную стратегию роста.

Мысль о конкуренции как движущей силе общественного развития очень древняя. Еще Гесиод писал в «Трудах и днях»:

Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник,
Нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно.

Однако с усложнением социальной структуры возникают условия для сохранения физического и интеллектуального разнообразия людей в многообразии социальных ролей. Со временем соревнование останется уделом одних нищих. Плотники и гончары найдут каждый свою нишу, не говоря уже о певцах.

Развитие социальной сферы уже сейчас направлено на поддержание разнообразия — защиту индивидов, наименее устойчивых в том или ином отношении (если ориентироваться на наиболее устойчивых, то мы по сей день обходились бы без жилья, одежды, транспорта, лекарств и т. д.) и, таким образом, противостоит естественному отбору. Евангелический принцип сострадания выдерживается как сквозная тенденция социальной эволюции, на фоне которой попытки искусственного отбора (для компенсации естественного) выглядят как возврат к стратегии самых примитивных организмов.

Раньше демократия защищала общество от порабощающих его личностей, теперь защищает личность от насилия общества. Увеличение ценности индивида, его личного жизненного опыта сопровождается развитием негенетических средств передачи наследственной информации — обучения, развития семиотических систем, из которых формируется человеческая культура. Индивид, благодаря своему личному вкладу в культуру, получает потенциальное бессмертие, что и является конечной целью эволюционного прогресса.

Мир культуры здесь рассматривается как материальное воплощение метаэкологии — в жестах, словах, изделиях и поступках. Начальным стадиям эволюции культуры, как и биологической эволюции, свойственны универсальность при отсутствии индивидуальности, высокая устойчивость и долговечность матриц — стереотипов, сохраняемых массовым копированием. Зрелища, которых алкал римский плебей, мало отличаются от тех, что поставляет нам телевидение. Здесь свои прогрессивные периоды и кризисы, снимающие элитарный слой, оставляя нетронутой массовую культуру.

Мы видели, что мутации мифов — все эти превращения коров и богинь, победы над драконами и т. п. — не случайны. Они направляются развитием метаэкологических систем и происходят преимущественно в переломные периоды, поскольку устоявшаяся система культуры ритуальна и не допускает экспериментирования: вспомним возмущенных обывателей, потрясающих тростями перед «Олимпией» Мане. Но гораздо опаснее для культуры обыватели, раскупающие репродукции «Олимпии», изданные массовым тиражом. Ибо погружение в массовую культуру для произведения искусства равносильно смерти.

Несмотря на сопротивление пролетариев духа, способных лишь на бесконечное тиражирование стандартов массовой культуры, прогрессивная тенденция пробивает себе дорогу. Произведения классического искусства содержали некое послание (утверждение идеалов красоты, доблести, силы духа и т. п.), имевшее общий смысл для всех людей или по крайней мере для всех, воспитанных в данной художественной традиции и восприимчивых к ее символике. Они, таким образом, объединяли людей в общих чувствах. В этом виделась главная или даже единственная (Л.Н. Толстой) функция искусства.

Однако модернистское искусство принципиально отличается тем, что его послание не имеет общего для всех смысла. Оно рассчитано на индивидуальное восприятие, приобретает то или иное значение, ту или иную эмоциональную определенность в зависимости от индивидуальности реципиента, помогая этой индивидуальности проявиться, сливаясь с нею и тем самым укрепляя ее. Есть общее в направлении биологического прогресса — от группового сохранения к сохранению индивида (каждой жизни) и развитии искусства — от всеобщих эстетических стандартов к индивидуальному эстетическому опыту.

Примерно то же происходит и в других областях культуры. Ее структура все более усложняется и потенциально может обеспечить каждому индивидуальную духовную нишу, возможность оставить след. При этом забытое, канувшее в массовой культуре, оживает и снова становится явлением высокой культуры. Так кремневые отщепы — отходы рутинной работы первобытного мастера, записные книжки Леонардо да Винчи, эскизы Корбюзье со временем превращаются в непреходящие культурные ценности. Пирамиды, мавзолеи и храмы, предназначенные для мертвых, оживают как компоненты культурного ландшафта. Это негэнтропийный процесс. Как авангард прогресса, культура способна утилизировать свои отходы, воскрешать своих мертвецов. И даже повторение получает новый смысл. Здесь возможно и даже необходимо умереть, чтобы возродиться для жизни вечной.

Глава 5. ЭГОСИСТЕМА

Мы теперь достаточно знаем о подобии всех открытых систем, параллелизме их развития, чтобы не удивляться общей направленности эволюции природных экосистем и человеческой личности. Во первых, напомню, эффективность создания живого за счет косного измеряется отношением биомассы к мортмассе. Последнее возрастает благодаря увеличению биологического разнообразия, которое в свою очередь связано обратной зависимостью с величиной перекрытия экологических ниш (индивидуализацией видов) и избыточностью популяций заполняющих эти ниши организмов.

В неустойчивых условиях сохраняется значительная избыточность (как буфер против истребления), тормозящая рост разнообразия. Однако в ходе биологической эволюции совершаются открытия (такие как фотосинтез, теплокровность, разумное поведение и т. п.), поднимающие разнообразие на новую ступень, позволяющие биологическим видам стабилизировать среду обитания и, воспользовавшись плодами стабилизации, сузить перекрытие экологических ниш, ослабить прямо связанную с последним конкуренцию (в идеале — подойти к бесконкурентному сосуществованию) и сократить избыточность своих популяций (в моей книге «Охрана природы. Принципы, проблемы, приоритеты», 1992, говорится об альтернативных стратегиях Ниобы и Латоны: плодовитая Ниоба недолго торжествовала над малодетной Латоной, потомство которой оказалось более долговечным). Это и есть приспособление, обеспечивающее эффективность системы в целом — биологический прогресс.

При этом многие различия, имевшие в прошлом приспособительное значение, утрачивают его, переходят в разряд нейтральных по отношению к естественному отбору и служат основой дальнейшей индивидуализации. Мы знаем, что эти прогрессивные тенденции можно обратить вспять, внеся фактор неустойчивости, заставляющий популяции наращивать избыточную численность. В развитии человеческой цивилизации были продолжены основные тенденции биологической эволюции. Цивилизация уже с первых ее шагов — обустройства пещерных жилищ, изобретения огня и т. п. — имела целью выживание не самых приспособленных (которые, должно быть, неплохо чувствовали себя под открытым небом и не боялись холода), а, наоборот, наименее приспособленных, тем самым препятствуя естественному отбору. Технологические и духовные открытия создавали новые социальные ниши, а, значит, больше разных людей могло найти достойное место в жизни, уйти от беспощадной конкуренции друг с другом, обрести возможность выбора и, следовательно, свободу. Индивидуальные различия, имевшие в прошлом решающее значение для выживания (например, способность быстро бегать), утрачивали таковое, переходя в разряд нейтральных, напоминающих о себе в детских играх (которые повторяют эволюционное прошлое) и других занятиях, не предназначенных для борьбы за жизнь. Индивидуальная разнокачественность все больше превращалась в индивидуальное разнообразие, на основе которого возможно неконкурентное сосуществование.

Вместе с тем человек в большей мере, чем другие организмы, способен стабилизировать среду обитания и, в перспективе, обеспечить устойчивое существование биосферы, без столь сокрушительных в прошлом кризисов и катастроф. Ведь и в «Генезисе» его исконное предназначение заключалось в сохранении сада жизни.

Можно возразить, что человек не стабилизирует, а наоборот, разрушает природные экосистемы, что массовая культура стирает различия и сокращает разнообразие, что технологии используются одними для подавления других. Все верно. Но верно и то, что человеческой цивилизации всего несколько десятков тысяч лет — срок по эволюционным масштабам времени ничтожный. Не более семидесяти поколений отделяет нас от Авраама, мечтавшего, чтобы потомков у него было, как звезд в небе. Эта психология колониста еще с нами, хотя она уже, на наших глазах, меняется. Начальный период экспансии и стремительного роста завершается, хотя, как и в природе, возможны рецидивы.

Биологические аналогии должны были убедить нас в том, что избыточная численность — это ключевой показатель, от которого зависит направленность эволюционного процесса. Избыточность необходима, если существует постоянная угроза истребления. Риму нужны были пролетарии (в римском значении этого слова), которые в конце концов привели великую цивилизацию к гибели. Видимо, уже в недалеком будущем необходимость в них отпадет, и развитие человечества пойдет по магистральному пути эволюции живых систем, в направлении роста объема и емкости культуры при сокращении удельного веса ее омертвевших структур, метаэкологического разнообразия, ценности каждого индивидуального существования. Вместе с тем меняется само представление о целях существования, все более смещаясь от общепринятого к особенному.

Многие черты, считающиеся сугубо человеческими — орудийная деятельность, целесообразное поведение, способность к социальному взаимодействию, этическое (нормативное) отношение к окружающим — в той или иной степени присущи животным (попутно отмечу, что способность к изготовлению орудий отнюдь не является монопольным свойством человека; врановые птицы Новой Каледонии, например, изготавливают крючки для извлечения насекомых, превосходящие по своим технологическим свойствам аналогичные изделия палеолита, см. G.R. Hunt: Nature, 1996, 379, 245-250). Однако подобие экологических и социокультурных систем не исключает принципиальных различий между человеком и живыми существами других видов. Несмотря на преемственность тенденций, эволюция человека не может рассматриваться как простое продолжение биологической. Только человек обладает тем, что на символическом языке называется душой и чему служит сам символический язык. Вследствие раздвоенности физического и метафизического существования человека возникает система личности, способная к автономному развитию.

Тандем

Как целью солнечного пути было возвращение на круги своя, так и жизнь древнего человека не имела иной цели, кроме цели самой природы — продления жизни в бесконечной круговерти смертей и рождений. Сознание реконструировало бытие как круг причин и следствий, понимание которых в смутной форме доступно и животным.

Проблема соотношения бытия и сознания, долгое время представлявшаяся неразрешимой, требует эволюционного подхода. Сознание и его основная функция — целеполагание — были объявлены монополией человека, чисто человеческой «способностью мысленного восприятия» или «формой отражения действительности» и т. п. За этой современной фразеологией скрывается древний креационизм, миф о сотворении человека как существа, изначально поставленного над природой и соответственно наделенного некими особыми свойствами.

Однако эволюция не признает абсолютных различий, ничто не возникает на пустом месте. Природа как система определяет цель — поддержание жизни, и все живые существа стремятся к этой цели — инстинктивно, следуя указаниям генетической памяти, или сознательно, полагаясь на рассудок (сознание означает совмещенное знание себя и окружающего, позволяющее реализовать причинно-следственную схему; когда говорят: «такой-то действовал сознательно», то имеется в виду, что такой-то знал, почему он так действовал и предвидел, к чему это приведет).

Можно довольствоваться одной генетической памятью, она не подводит, но в этом случае реагирование на внешние импульсы ограничено заключенными в ней стереотипами и не гарантирует выживания в изменяющихся условиях. Поэтому уже беспозвоночные обладают некоторой способностью к обучению — приобретению памяти, дополняющей генетическую и обеспечивающей более сложное реагирование. Рассудочная деятельность по схеме «если — то» появляется уже на уровне высших животных (конечно, животные не размышляют о конечных целях бытия, но ведь и люди в большинстве случаев о них не заботятся, предпочитая, как говорил Л.Н. Толстой, «забыться сном жизни»).

Какой бы ни была «на самом деле» структура мира, нам она представляется причинно-следственной, иначе сознание работать не может. Теория эволюции, однако, позволяет нам продвинуться дальше кантовского разделения феноменов и ноуменов. Поскольку рассудок имеет приспособительное значение, то логично предположить, что структура мира такова «на самом деле», иначе к чему же наши предки приспосабливались на протяжении миллионов лет? Другое предположение — что рассудок нас только сбивает с толку — просто перечеркивает эти миллионы лет).

На первой стадии сознательное восприятие действительности сводится к сопоставлению поступающих сигналов с врожденными и приобретенными стереотипами, обеспечивающему быстрое реагирование. Стереотипы помогают ориентироваться в мире из небольшого числа переменных. При этом подгонка под стереотипы мешает ориентироваться в мире из большого числа переменных.

Вопреки традиционному мнению, категориальное — сущностное — мышление первично. Специальные наблюдения показали, что обезьяны подают различные звуковые сигналы опасности, соответствующие понятиям «леопард», «змея», «орел» и заставляющие всю стаю поспешно вскарабкаться на дерево, обратиться в бегство или искать укрытие в кустах (R. Seyfarth et al.: Science, 1980, 210: 801-803). При этом молодые животные нередко подают ложные сигналы, принимая за орла какую-нибудь безобидную птицу. Подобные ошибки случаются и у взрослых. Это издержки категориального мышления, разбивающего все разнообразие явлений внешнего мира на ограниченное число универсалий.

Для стаи важно, чтобы реакция всех животных на опасность или иные внешние стимулы была однообразной. Иначе говоря, массовое сознание важнее индивидуального. Однако на какой-то стадии развития отношения внутри стаи становятся важнее внешних (вожак, если его сразу не распознать и не принять позу подчинения, припав к земле и выставив зад, может причинить больше неприятностей, чем внешний враг). Сплоченность обеспечивает определенный уровень безопасности, но оборотная сторона этого — увеличение вероятности близкородственных спаривании, которых можно избежать, лишь научившись отличать близких родственников от других животных. Единообразие при этом становится нежелательным, а случайные отличия обретают приспособительный смысл. Иными словами, индивидуальность появляется как следствие половой избирательности (имеющей вполне очевидные генетические причины), и сложившихся на ее основе биосоциальных отношений.

Каждому, наверное, случалось принять прохожего за кого-то из знакомых и потом удивиться своей оплошности. Если между чужим и знакомым нет большой разницы, то подобные ошибки не имеют принципиального значения. Но если каждый — личность и требует личностного отношения, то они по меньшей мере нежелательны. Отсюда следующий шаг в эволюции сознания, связанный с индивидуализацией — развитие самосознания, рефлексии, выступающей посредником между статичным миром сущностей и текучим миром явлений. Раздвоение сознания выражается в расхождении функций правого и левого полушарий головного мозга и появлении загадочной, патетической, подчас одиозной фигуры — даймона, гения, «второго я».

В ходе эволюции любая система рано или поздно обзаводится механизмом саморегуляции, который обеспечивает ей устойчивость и относительную независимость от регуляции извне, каковой является, в частности, естественный отбор. В генетической системе это специальные ферменты, вырезающие дефектные участки ДНК, в популяции — половой отбор и физиологическая регуляция плотности, в развитии интеллекта — логика, в становлении личности — самосознание.

С появлением самосознания резко сокращается количество ошибок и сбоев, которые неизбежны в работе интеллекта как средства приспособления к внешним условиям. Самосознание предполагает обратимость восприятия, понимание неоднозначности ситуации, которое у ребенка проявляется лишь на шестом-седьмом году жизни, что свидетельствует об относительно позднем эволюционном развитии этой способности. Интеллект теперь обращен не только наружу, к внешнему миру, но и внутрь, к системе собственной деятельности. Эта новая функция формирует соответствующие структуры, которые мы называем внутренним миром. Здесь каждый становится как объектом, так и субъектом самопознания, в связи с чем происходит неизбежное раздвоение.

Мы привыкли к выражению «раздвоение личности», которое на самом деле совершенно бессмысленно: без раздвоения нет никакой личности. Рефлексия не разрушает личность, как нам столько раз твердили. Рефлексия — необходимое условие возникновения личности.

Мы возвращаемся к теме двойников. В системе личности рефлексия персонифицируется как «второе (внутреннее) я», превращаясь в центральную фигуру внутреннего мира, служащего для него метасредой. Нам предстоит рассмотреть, из какого материала формируется этот мир, как происходит его обустройство. Мы попытаемся затем оценить его продуктивность по тому обогащению, которому подвергаются в нём основные компоненты существования — любовь, страдание, смерть.