Философский ликбез: что мы знаем, чего никогда не узнаем, а в каких случаях вынуждены обходиться принятием презумпций. Колонка для Компьютерры #119

 

 
Дмитрий Шабанов
Закономерная судьба Лесостепи, или Скрытые пружины истории Философский ликбез: что мы знаем, чего никогда не узнаем, а в каких случаях вынуждены обходиться принятием презумпций Аномальные лягушки и здоровье среды: поиски новых подходов на границе Европы и Азии
Колонка для Компьютерры #118 Колонка для Компьютерры #119 Колонка для Компьютерры #120

 

Не исчерпав ещё окончательно тему эволюции экологических ниш человека, которую разбирал в последних трех колонках, я решил прервать их ряд и поговорить о другом. Эта тема тоже не нова: я несколько раз обращался к ней, в разных колонках обсуждая её отдельные аспекты. Сейчас я сделаю нечто иное: соберу ключевые мысли вместе и представлю их в виде некоего ликбеза. Почему вдруг так?

Новый, 5774 год со дня сотворения мира (по версии евреев) я встретил, начав чтение курса для магистров, который называется «Историческое развитие биосистем». Изучение истории становления некоего феномена — совершенно необходимое условие для его понимания. Во вводной лекции я попробовал (и ради слушавших меня студентов, и ради себя самого) ещё раз понять границы, до которых нас может довести наука.

Я готов понять чувства тех, кто воспринимает науку как храм. Cтены этого храма уместно украсить произведениями стенной живописи на классические сюжеты. Леверье открывает Уран на кончике пера, Гёте обнаруживает межчелюстную кость у человека, американские радиоастрономы (Пензиас и Вильсон) регистрируют предсказанное Гамовым реликтовое излучение, «биологи приветствуют своего Менделеева» после доклада Вавилова о гомологических рядах изменчивости…

Естественные и точные науки наглядно демонстрируют возможность предсказания и доказательства. Там, где причинно-следственные связи могут быть установлены достаточно надёжно, наука являет прямо-таки чудеса. Обычный светодиодный фонарик - зримое доказательство справедливости квантовой механики (в классической физике он попросту необъясним), релятивистская поправка, рутинно вычисляемая при GPS-навигации, зримо подтверждает теорию относительности. Есть области, где по состоянию рассматриваемых объектов мы можем уверенно судить об их следствиях или причинах. M → N; N → O; O → P; P → Q…  Но можно ли на основании этого уверенно утверждать, каким Z всё закончится или с какого A все начиналось? Нет! Мы можем уверенно говорить только о тех переходах, для которых мы поняли причинно-следственные закономерности… 

Дело в том, что научное мышление происходит по весьма строгим, контролируемым правилам. В этом и его сила (на описанной «территории» наука позволяет приходить к заслуживающим доверия, а часто даже весьма практичным выводам), и его слабость (при отсутствии начальных данных или в том случае, если правила перехода от начальных данных к выводам остаются неизвестными, наука пасует). Нет-нет, я сейчас говорил не о фантазии учёного при научном поиске и выдвижении гипотез! Догадки догадками, но любая из них должна быть вписана в комплекс имеющихся данных и представлений, и для этого её надо надлежащим образом обосновать.

А как пройти дальше, за пределы понятного сегодняшней науке? Мы вступим в область философии. Сколько там разных суждений и точек зрения! Попробуем в них разобраться.

На картинке ниже показаны четыре достойных господина, которых можно считать характерными представителями четырёх подходов (школ, линий…) в философии. С той точки зрения, с которой написана эта колонка, главное различие этих подходов в том, что они предлагают принять на веру разные (но в равной мере удивительные) утверждения.

Конечно, Моисей — вовсе не единственный автор идеи о том, что мир создан Богом. Эта идея существует в форме разных религий, принимает вид то теизма (веры в Бога, активно управляющего миром), то деизма (представления, что роль Бога ограничивается Сотворением), но в общем остается сама собой.

Демокрит, прозванный Смеющимся, верил, что истинным бытием обладают лишь атомы. То, что мы воспринимаем, — лишь отражение в нас настоящего бытия, бытия атомов. Точка зрения кулачного бойца Платона только кажется совсем непохожей на точку зрения Демокрита. На самом деле она тоже постулирует существование чего-то первичного по отношению к нашему бытию, только на роль первопричины Платон выбрал нечто иное, чем Демокрит. «Линия Платона» и «линия Демокрита» (как, собственно говоря, и «линия Моисея») и по сей день имеют своих явных и неявных сторонников. К примеру, не спешите списывать в утиль платонизм: чуть не вся математика является платоновской по своему подходу…

С именем Беркли часто связывают идею солипсизма, которую проще всего выразить так: «Существую только Я, а все остальное — мои фантазии». Точка зрения Беркли была иной. Он понял, что всё нам данное — это наше восприятие. Раз так, существование есть восприятие, esse est percipi, и вне восприятия (человеческого или Божественного) ничего существовать не может. Идея епископа Беркли в чем-то симметрична идее Демокрита. И Беркли, и, кажется, Демокрит понимали, что мы познаем мир через своё восприятие. Разница только в том, что Демокрит уверенно заявил: за нашим восприятием стоит что-то по-настоящему существующее (атомы, etc), а Беркли считал, что за ним ничего нет. Можно ли доказать, что тот или другой прав?

На последний вопрос философия дала четкий ответ: нет. И дал его Дэвид Юм, который раз и навсегда доказал, что наше познание ограничено нашим восприятием. Мы можем по-разному представлять себе то, что находится вне восприятия, но доказать или опровергнуть его бытие мы не можем.

А как же разговоры про «доказательства бытия Бога»? Со времён Юма ясно, что их быть не может. Бытие Бога так же невозможно доказать, как его отсутствие, существование материи столь же недоказуемо, как несуществование. Начиная с Юма, существовало множество ученых, осознавших эту мысль и находивших в ней опору для своей работы. Я привожу портреты некоторых из них после портрета самого Юма.

Томас Гексли придумал слово «агностицизм» в ходе споров со сторонниками «линии Моисея». Супруги Медоузы и их коллеги по моделированию будущего Земли неизбежно должны были понять, что любое познание является созданием моделей, и ничто, кроме моделей, для нас недоступно. Стивен Хокинг с Ленардом Млодиновым, обсуждая процесс познания, были вынуждены признать, что доказать правильность модели невозможно. Можно предполагать, что за моделями что-то есть (отсюда слово «реализм»), но ничего, кроме моделей, которые могут быть различными, мы познавать не можем.

И вот тут, уважаемые читатели, я хочу поделиться с вами поражающим меня фактом. Я работаю в хорошем университете с давними академическими традициями. Нашим студентам читают курс философии, говоря, что он необходим для формирования их мировоззрения. Аспирантов заставляют сдавать философский кандидминимум, рассказывая, что это дает им опору в занятиях наукой. Ни в курсе философии для студентов, ни в курсе для аспирантов Юм и его идеи не упоминаются вообще!

Вы можете не согласиться со мной в том, что идеи Юма — самое важное во всей истории философии, но не можете же вы отрицать, что они были высказаны и не были опровергнуты? Как можно выбрасывать из курсов философии тот анализ отношений между восприятием и знанием, который восходит к Юму? Не понимаю…

Как объяснить такое замалчивание? Можно предположить, что нынешние философы или сами сформировались во времена доминирования диамата-истмата, или учились у тех, кого искалечило это догматическое учение. Во времена господства коммунистической идеологии главным философским авторитетом считался Владимир Ульянов-Ленин, политический авантюрист начала XX века. Ленин утверждал, что существует некий «основной вопрос философии», имеющий онтологический и гносеологический аспекты. Онтологический аспект связан с определением того, что первично: материя или идея. Как мы понимаем, сама эта дихотомия является ложной. Прежде всего следовало бы задуматься, можем ли мы уверенно утверждать существование чего-то «первичного», помимо самого факта нашего бытия. В гносеологическом аспекте «основного вопроса» смысла больше: он заключается в том, познаваем ли мир. То, что Юм дал на него ответ, в диамате было принято замалчивать. Доказать ту или иную модель мира невозможно — а значит, невозможно и познать его. Но среди моделей можно выбирать те, которые позволяют нам решать стоящие перед нами задачи, — следовательно, считать мир непознаваемым тоже неверно …

Не знаю, справедлива ли моя версия о диаматовских корнях замалчивания Юма в курсах философии. Может, апологеты философской основы научной картины мира не понимают значения выводов Юма, а может быть, просто не хотят распространяться о том, что для них невыгодно. Важно вот что.

«Храм науки» не имеет фундамента. Внутри него можно говорить о доказательстве (основывающемся на принятии определённых аксиом). Доказать принятие этих аксиом невозможно. Философия не помогает решить эту проблему; ещё в XVIII веке стало ясно, что доказать основы науки она не может. Вопрос, который имеет смысл решать, состоит в ином: на каком основании можно выбирать подходящие исходные предположения из множества возможных?

Что означает «подходящие»? Способствующие достижению целей, которые мы перед собой ставим. Выбирая между разными возможными терминами, я уверенно отдаю предпочтение слову «адаптивные», и делаю это вот почему.

Находясь внутри «храма науки» (того самого, что висит в воздухе), мы видим, что наше познание является частью процесса адаптации живых организмов. Начиная с некоего момента, важным аспектом адаптации является создание (в психике, опирающейся на восприятие) различных моделей и выбор между ними. Одни модели позволяют создавать упомянутые выше светодиодные фонарики и GPS-навигаторы; иные требуют человеческих жертвоприношений. В зависимости от того, что мы сочтем критерием адаптивности, наш выбор может быть различным.

Индивидуальная адаптация относится к числу феноменов, которые может наблюдать каждый из нас. Каждому несомненно дан факт восприятия (percipimus ergo sum) и реакции на него — позитивной или негативной, удовольствия или страдания. Различие в оценке разного восприятия порождает потребности. Для удовлетворения этих потребностей мы способны совершать действия. То, что мы воспринимаем, может изменяться вследствие наших действий, и эти изменения часто оказываются закономерными. Анализируя восприятие (в том числе — являющееся ответом на наши действия), мы можем находить закономерности. Мы учитываем эти закономерности, строя модели того, что воспринимаем. Некоторые из этих моделей делают наши действия более адаптивными (более эффективными в удовлетворении наших потребностей). Восприятие — его оценка — потребности — действия — закономерности — модели — адаптация...

Если мы сочтем, что наиболее адаптивной является та картина мира, которая легче всего распространяется среди доверчивых людей, мы скатимся к той или иной версии «вирусов мозга» (© Ричард Докинз). Если мы решим, что адаптивная картина мира — эта такая его модель, принятие которой с наибольшей вероятностью обеспечивает максимально долгое существование человечества, наш выбор будет совсем иным. Вы догадались, какой вариант из двух названных представляется мне предпочтительным?

Обратите внимание: сами критерии для выбора более адаптивной картины мира оказываются зависимыми от этой картины! Это означает, что в одном случае, при одних начальных установках, оптимальной окажется одна картина мира, а в другом — иная. Вам это не нравится? Ничего не поделаешь…

Делая этот выбор для себя, я ищу такую картину, в которой наиболее осмысленным является феномен науки. Кто-то другой предпочтёт решение, при котором те из любимых близких, с кем его разлучила смерть, пребывают с благим Богом.

«— Наш раввин каждый день разговаривает с Богом!
— Откуда вы знаете?
— Об этом говорит сам раввин.
— Да он лжет!
— Как может лгать тот, кто каждый день разговаривает с Богом?»

И та и другая позиция вполне логичны. Выбор между ними зависит от того, что мы ищем: честное описание действительности, утешение или что-то еще.

В зависимости от того, что ищем, от того, какие задачи пытаемся решить, мы выбираем те или иные исходные предположения, на которые будем опираться. Вслед за Александром Павловичем Расницыным для их обозначения можно использовать термин «презумпции».

К примеру, Александр Павлович предложил комплект презумпций, на которые опирается его наука — палеонтология. Эти предположения, принимаемые «по умолчанию», Расницын не придумал: их нащупала сама наука за века своего развития. Осталось только осознать их и выразить в явном виде.

Мы принимаем какие-то презумпции не потому, что можем их доказать. Возможна ситуация, при которой нам придётся от них отказаться. Мы опираемся на них только потому, что они позволяют нам находить решения тех задач, которые стоят перед нами. Эта логика работает как для тех, кто не верит раввину из процитированного анекдота, так и для тех, кто ему верит. Всё остальное — самообман, как это стало ясно ещё Юму.

Вы ещё не вспомнили барона Мюнхгаузена, который сам вытаскивает себя за волосы из болота? Да, не имея «внешней» опоры, наука может найти основание в себе самой. По-моему, не столь уж плохое решение.

Мы не можем доказать, что за нашим восприятием стоит целый мир. Все, что нам подвластно, — установить, что мы лучше адаптируемся, если моделируем этот мир, основываясь на предположении, что он существует. И перед нами открываются неограниченные возможности совершенствования наших моделей…

 

 
Дмитрий Шабанов
Закономерная судьба Лесостепи, или Скрытые пружины истории Философский ликбез: что мы знаем, чего никогда не узнаем, а в каких случаях вынуждены обходиться принятием презумпций Аномальные лягушки и здоровье среды: поиски новых подходов на границе Европы и Азии
Колонка для Компьютерры #118 Колонка для Компьютерры #119 Колонка для Компьютерры #120